Межнациональные браки

У меня возникла совершенно крамольная идея. Подумалось, что наиболее опасными антисемитами являются некоторые евреи. Я говорю об этом так свободно, потому что я сам продукт ассимиляции, смешения евреев и других народов с людьми «страны проживания». Мама познакомилась с отцом в ИФЛИ. Это расшифровывается как институт философии, литературы, истории... Получается, что я дитя философии и истории. Мой отец — внук киевского раввина по материнской линии и сын расстрелянного в 23летнем возрасте мальчика, ушедшего в революцию и чтото не поделившего с киевскими чекистами в 92 году. Отец мечтал учиться на философском факультете. Приехал в Москву из Киева после детдома и рабфака. И тут философский факультет в 937м, на мое счастье,закрыли. «Корифей всех наук» Сталин решил, что философия ему ни к чему. Двадцатилетний мой будущий папа уезжать из Москвы уже не хотел и поступил на исторический факультет, куда пришла учиться и моя мама. Дед со стороны мамы был инженеромпутейцем, бабуля не работала. Мама поступила на исторический факультет осознанно. До философии она тогда «не доросла», а вот историю, точнее, «Краткий курс истории ВКП(б)» преподавать мечтала. И преподавала его всю свою дальнейшую жизнь. До «перестройки» она не дожила — погибла в 984 году в автокатастрофе. Итак, мои родители познакомились на историческом факультете ИФЛИ. Интернационализм был в моде. И Титова Галина Александровна стала женой Егидеса Петра Марковича. Он был принят в двадцать пять коммунальных метров семьей мамы пятым (сестра мамы заканчивала десятый класс). Когда я родился, то стал

шестым. Квартирой, даже коммунальной, назвать это не поворачивается язык. Удобства — в очень большом дворе. И сами эти . «удобства» — очень большие и без кабинок — простор. Но я любил свой деревянный оштукатуренный и прокуренный дом, который мой дед строил как прораб, любил нашу рабочую баню близ дома, шлаковый двор и сараи напротив. Это было в Москве недалеко от Ленинградского шоссе на Войковской, возле железнодорожной платформы Красный балтиец. Семья жила, справляя и революционные, и православные праздники. В сорок пятом мимо нашего дома шли эшелоны с запада, около нас метрах в пятидесяти иногда останавливались поезда, к нам заходили офицеры, которые давали мне, пятилетнему пацану, пощелкать наганом, пока бабуля со слезами на глазах гладила им шинели и потчевала чаем с селедкой и лендлизовской тушенкой. Это уже конец войны. А до ее начала я был первым «по второму кругу», как мне потом объяснили оставшиеся в живых после войны ифлийцы. Многие из них. пошли добровольцами на фронт. Из этих многих многие погибли.

Я был не только первый по второму кругу. Но и первый ифлийский полукровка. Говорят, Гитлер и сегодняшние наши неорусонацисты полукровок ненавидят больше, чем чистокровных евреев. Наверное, потому, что они — начало конца чистокровной расы. Но не забудем: «нет ни эллина, ни иудея — все дети Божьи». Для особо забывчивых:, это сказал не язычник Сенека или другой древний языческий мудрец. Это сказал Иисус Христос. Отец не был похож на еврея. Он даже считал себя, в сущности, русским. Пошел на фронт добровольцем, в сорок втором году попал в плен в Смоленской области под Ярцевом. И даже немцы в плену его не вычислили как еврея. Из плена он бежал к нашим. И наши его «усадили» на 0 лет, правда, с правом переписки. Отсидел 6 лет, был реабилитирован. В перестроечном «Огоньке» есть один номер, где он снят на обложке с землей в руках и опущенными к ней глазами. Библейский Саваоф с русским лицом. Фотокорреспондент сделал этот снимок во время поездки отца в 990 году в один из колхозов на Пензенщине, в котором отец был председателем. Позже он написал книгу «Философ в колхозе», изданную его второй женой Тамарой Васильевной Самсоновой, в Париже, где он похоронен в девяносто седьмом году. А в колхозе они с мамой работали с 954 по 959 год.

Я тем более считаю себя русским. Другое колено мое — из псковских крестьян. Разумеется, мне претят антисемитские

настроения. Просто мне близка русская культура, а еврейской я и не знаю. Кроме нескольких юмористических словосочетаний на идише. Мне не нравится местечковость, провинциальная религиозность. Не нравятся шляпы и камилавки. Мне нравятся Эйнштейн, Фрейд, Маркс, Ландау, доктор Рошаль — а это уже интернационал. Но когда гдето вспыхивает тлеющий уголек антисемитизма, я реагирую. Очень резко и очень болезненно. Если вы обратили внимание, я даже не взял фамилию мамы (она Титова). И не подписывался никогда никакими псевдонимами. На всякий случай разъясню даже, что фамилия моя — не греческого и не литовского происхождения, а самого что ни на есть древнееврейского. Егидесы, Егидисы, Ягудаевы, Ягудины и даже Ягоды — это все производные от древнееврейского имени Иегуда.

Но есть и другая сторона. Еврейская активность, увы, часто оборачивается против простых евреев. У Анатоля Франса в «Острове пингвинов» есть рассуждения о евреях богатых и бедных. Когда богатые евреи чемто насолят, все оборачивается против бедных евреев. А ныне... Березовский, Гусинский, Абрамович И сталинский гад Генрих Ягода вызывают к жизни темные инстинкты. Зловещая фигура Сталина не вызвала антигрузинских настроений. А «не к ночи помянутые» люди еврейского происхождения провоцируют антисемитизм. Провокаторов, как известно, расстреливают, ну, одного — уже расстреляли (Ягода), двое далече, один получил срок, а еще один на всякий случай купил футбольный клуб... Я, конечно, против расстрелов — хватит, настрелялись. Но те из евреев, которые провоцируют антисемитизм, должны быть, на мой взгляд, осуждены в нравственном плане. Они должны осознать свой моральный долг перед многострадальным еврейским народом. Они должны если не приобщиться к клану великих и нравственно безупречных евреев—к Эйнштейну, Ландау и иже с ними, то по крайней мере не позорить их и не снижать «рейтинга» еврейства в мире. У любого народа есть герои и антигерои. Роман Аркадьевич Абрамович — антигерой. А то, что Чукотка его ценит, так это дело понятное. Отстегивая небольшой процент из достояния, приобретенного на залоговых аукционах, обеспечить себе «уважение» — кто же этого не понимает.

Так что я за интернационал и за интернациональные браки. Но есть и проблемы. Моя мама, например, после разрыва с отцом сетовала на то, что вышла за еврея. Позже я отнесся к этому

с пониманием, но каково было мне, полукровке, тогда? Тогда я, помню, взял стул и сломал его об пол. Сейчас... осуждаю себя за это.

Мне неприятно слышать и то, что русские — это определяющая нация. Мне ближе рассуждения, что Россия — родина интернационала. Не того, в котором «восстанет род людской» — тут и вкуса не хватает, и с нравственностью не все в порядке, и от истины далековато. А того, где «нет ни иудея, ни эллина — все дети Божьи». Я напомню, что и Пушкин (основатель русского языка), и Лермонтов («колокол на башне вечевой»), и Даль (четыре тома «Толкового словаря») — все они результат ассимиляции. Я горжусь тобою, моя Россия, я благодарен судьбе, что здесь родился и стал здесь человеком. Я не уехал ни от антисемитизма, ни за длинным долларом, я в шутку и всерьез говорю: «Я родился и умер в Москве». Я за нравственный кодекс Иисуса Христа, я нахожу общий язык с узбекскими ребятами, которые бегут в Россию и работают сторожами у нас в садовом товариществе. Я за процветание всех конфессий. И против любого мракобесия, прикрывающегося исламом или православием.

У меня был знакомый по имени Дурды, из туркмен. Я работал участковым психиатром, а он — водителем нашей медицинской машины. И однажды мы оказались с ним в переделке, которая была сродни боевому крещению. В работе психиатров бывают трудные моменты. Вот надо госпитализировать больного в состоянии обострения. Это и был такой случай. Больной с бредом преследования стоит с женой и новорожденным ребенком в комнате около стены. Он не раз лечился в психиатрической больнице и сейчас угрожал жене по бредовым мотивам. Родственники вызвали милицию. Но как только к нему приближались, он хватался за жену, и понятно, мог пострадать ребенок. Майор милиции, маленький и кругленький, суетился вместе с множеством соседей и родственников и еще несколько милиционеров покрепче. Но была опасность для ребенка. Плюс майор сообщил, что в левом внутреннем кармане у парня был нож. Ситуация труднейшая. Но у меня созрел нестандартный план. Я посвятил в него Дурды. Я сел перед Алексеем верхом на стул, спинка стула была обращена к нему. И стал с ним разговаривать, что к чему. Он не понял, что это капкан. Расслабился. Милиция стояла поодаль, а рядом со мной был только Дурды. Я обратился к нему вроде как по машине: поставил ли он машину на ручник... Это был условленный сигнал. Внезапно

я поднял стул и направил его на Алексея так, чтобы его торс оказался между ножками стула, и прижал его стулом к стене. Дурды вместе со мной схватил и держал стул, который Алексей в течение трех секунд разбил вдребезги. Но тут подскочили милиционеры и зафиксировали больного. Ребенок и мать были спасены. Мне оставалось только написать путевку для психиатрической перевозки. Этот случай с Дурды я вспомнил потому, что он вовсе не обязан был по долгу службы рисковать, впрочем, как и я, но он оказался хорошим товарищем () — и помог в экстремальной ситуации. Он был и хорошим мужем, женатым на русской женщине, у них был пятилетний к тому времени сын. Жили они как раз там, где был обслуживаемый мною психиатрический участок. И Дурды иногда приглашал меня после работы к ним домой на чай. Спиртного по мусульманским законам туркмены не употребляют. И жена говорила, что это прекрасно, особенно в сравнении с мужем сестры, русским, у которого с этим делом всегда проблемы. Но ей зато пришлось принять некоторые исламские правила. Она называла его на «вы».,, и прочие патриархатные детали, Шло время. Я перешел на должность психотерапевта, а Дурды перешел из диспансера в поликлинику, и контакт с ним был потерян. Лет через двадцать — случайная встреча около станции метро. Разговорились. Сыну двадцать пять, все в порядке, жену попрежнему зовут Тамара, построили кооперативную квартиру, он работает в автосервисе. Браком он доволен. Звал в гости. Оставил телефон. Я уже крутился на других орбитах, в гости не пошел, но его помню и вспомнил вот сейчас по этому поводу.