«золотой век» и кризис семьи в европе с 1960 г. до наших дней

ЖЕНСКИЙ ТРУД И РОЛЕВЫЕ СТЕРЕОТИПЫ

Экономический рост в Западной и Центральной Европе в 50-е, конце 60 - начале 70-х гг. сформировал устойчивый спрос на женскую рабочую силу. Женщины составляют от 37 до 43% всех работающих в индустриальных странах Европы. Тогда как доля женщин в общем числе занятых существенно не изменилась, во всех европейских промышленно развитых странах была зарегистрирована тенденция к увеличению числа замужних женщин, занятых профессиональным трудом. В Федеративной Республике Германии 40% женщин, вышедших замуж в 1962 г. в возрасте от 25 до 30 лет, работали по найму. Через 10 лет работали уже 48% всех замужних женщин этой возрастной категории. К 1982 г. их доля выросла до 59%. Аналогичные темпы роста были подсчитаны для более старших возрастных групп. Количество работающих замужних женщин с детьми увеличилось с 1950 по 1970 гг. в большей степени, чём число работающих бездетных женщин. Разумеется, доля работающих замужних женщин существенно падает с ростом числа их детей. Труд вне дома влияет и на отношения воспроизводства. (Проведенное в 1976 г. исследование «биографии родов» всех жительниц Австрии от 15 до 60 лет показало, например, что на женщин, которые не хотели оставить или прервать работу, приходилось в среднем 1,5 родов, на женщин, которые работали только временно, — 1,84, на никогда не работавших женщин — 2,31 родов.

Статистические данные позволяют сделать вывод о том, ЧТО все большее число замужних женщин намеренно продолжали работать, несмотря на брак и материнство. Но они отражают и тот факт, что материнство и труд все еще трудно сочетать. Увеличение с 50-х гг. численности работающих по специальности замужних женщин не в последнюю очередь объясняется растущей долей женских профессий, которые требуют высокой квалификации, обеспечивают высокий уровень самоидентификации, отчасти, прежде всего на государственной службе, позволяют занимать определенное положение. Спектр женских профессий изменился кардинальным образом: доля занятых в промышленности упала с более чем 50% до 30%, доля женщин-служащих (прежде всего в сфере здравоохранения, образования и культуры; а также в государственном и коммунальном управлении) с начала века увеличилась более чем в десять раз. Хотя большинство женщин по-прежнему находится среди категорий низкооплачиваемых работников, эти структурные изменения указывают на переход от наемного труда как временного «приработка» к полноценному труду по специальности, который все чаще позволяет женщинам самоидентифицироваться и получать от работы удовлетворение. Увеличение числа женщин, работающих по найму не от случая к случаю, а на постоянной основе в течение всей жизни, обострило структурное противоречие между традиционной семейной жизнью и внедомашним трудом замужних женщин и матерей.

Все больше женщин в ограничении себя ролями домохозяйки и матери видят однообразный и бедный социальными контактами образ жизни.

Основная цель работы по найму замужних женщин в 20-30-е или 50-е гг. была четко «ориентирована на семью» (большинство женщин работало для пополнения семейного бюджета, так как заработка мужей не хватало). В 70-е годы на передний план все очевиднее выходили личные мотивы. Женщины заявляют, что они хотят своей работой обеспечить собственный доход, относительную независимость от мужа, получить удовлетворение от профессии или расширить возникающие в профессиональном труде социальные контакты.

Рост профессиональных интересов замужних женщин не в последнюю очередь выявляет то обстоятельство, что с увеличением продолжительности жизни после выделения детей остается, как минимум, 20 лет, когда в изменившихся условиях вновь встает вопрос о наполненной смыслом деятельности. В то же время в сфере труда произошли перемены, которые существенно ограничивают возможность профессионального роста после длительного перерыва в работе. В XVIII-XIX вв. в большинстве семей дети жили в доме до смерти родителей. Роль домохозяйки и матери оставалась до конца жизни самодостаточной, исчерпывающей и изнуряющей. Сегодня она не является таковой. Вследствие резко возросшей продолжительности жизни, снижения брачного возраста и низких показателей рождаемости смена фаз развития семьи и жизни отдельного человека существенно изменилась. Родившийся последним ребенок покидает родительский дом, когда матери еще нет и пятидесяти лет. Почти 20 лет после этого проводит супружеская пара в хозяйстве без детей, в «пустом гнезде». Именно поэтому в этой критической фазе распадаются браки, что стало частым явлением в последние годы. В среднем женщина теряет супруга, когда ей 69 лет, и затем живет еще около девяти лет вдовой. Проблемы поиска смысла жизни, изоляции, психических и социальных кризисов встают здесь с растущей остротой. Тройную тяжесть материнства, домашнего хозяйства и работы многие женщины берут на себя, если отвлечься от материальных и социальных стимулов, имея в виду перспективу этой фазы жизни «после родительства», смиряясь с ожидаемым вдовством или учитывая повышение риска развода.

Многократная нагрузка работающих замужних женщин обусловлена их недостаточным освобождением от домашнего труда и семьи или, формулируя с исторической точки зрения, явлением запаздывания в приспособлении ролевого поведения мужчин и женщин к общественным структурным переменам. Разумеется, традиционные «роли полов» и модель «буржуазной семьи» в конце 70-х годов во все большей степени попадали под обстрел психологически и социологически информированной критики. Женское движение требовало равноправия полов и стремилось к его реализации в рамках «частной» семейной сферы. Открытие среднего и высшего образования для девушек и женщин способствовало осознанию и обсуждению положения женщин в обществе и в семье. Без сомнения, публичная дискуссия поставила, по меньшей мере для части населения, под вопрос традиционные представления о ролях полов. Но исследования последних лет постоянно подтверждают, что прием на работу, оценка и практическое ролевое поведение лишь в незначительной степени приспособились к возросшей трудовой активности замужних женщин. Повсеместно жена занята приготовлением еды и ежедневным обслуживанием детей, вне зависимости от того, работает она или нет. Разрешение проблем, возникающих в отношениях с детским садом и школой, преимущественно берут на себя женщины. Забота о престарелых родителях, организация семейных праздников и тому подобное также в значительной мере относится к сфере задач женщин. Типичный мужчина все еще чувствует себя, отвлекаясь от его роли главного «добытчика», прежде всего ответственным за внешнюю сферу деятельности: например, «бумажную войну» с властями. В хозяйстве он скорее займется необходимым ремонтом (который имеет то преимущество, что происходит нерегулярно и дает возможность продемонстрировать техническую компетенцию) и позаботится об автомобиле. Это относится и к мужьям работающих женщин. Проведенное в середине 70-х гг. в Австрии среди молодых работающих матерей исследование показало, что вопросы, касающиеся домашнего хозяйства, скорее решаются женщинами, тогда как контакты с посторонними семье лицами и важные хозяйственные задачи осуществляют преимущественно мужья.

В 60-70-х гг., т.е. в тот период, когда «разделение труда» между мужчиной и женщиной постоянно публично дискутировалось, доля мужей, существенно помогавших женам в работе по дому, повысилась лишь незначительно. Напротив, по-видимому, участие мужчин в воспитании детей увеличилась несколько больше. Профессиональный труд мужей, между тем, является абсолютно приоритетным, участие мужей в воспитании детей занимает по отношению к нему подчиненное положение. Требования и нужды профессиональной жизни, стремление к неограниченным профессиональным обязанностям, высокая физическая и психическая нагрузка на работе и т.п. ограничивают возможности мужчин в воспитании детей. На практике воспитание остается в женских руках. Происходящая после 1945 г. «феминизация» общественного воспитания и педагогики дала этой форме разделения труда публичную поддержку. Это отражается и в преобладающих настроениях населения. В 1974 г. эмпирическое исследование показало: 65% опрошенных мужчин убеждены, что они в принципе меньше подходят для воспитания детей, чем женщины. Эти суждения сохраняют живучесть не в последнюю очередь благодаря способам, которыми они попадают в сознание людей. Дочери все еще помогают своим матерям в домашней Работе в три-пять раз чаще, чем сыновья. Правда, с со-i ращением количества детей обычная еще в 40-е практика рано приучать старшую дочь к квазиматеринской роли по отношению к братьям и сестрам почти полностью исчезла, отчею, по-видимому, можно ожидать ослабления воспитания, связанного с подготовкой к роли матери. С другой стороны, воспитательная активность матерей в отношении детей значительно повысилась. Вероятно, этот стереотип и свойственный полам тип поведения (хотя и против воли матерей) стимулировался доминированием женщин в процессе социализации. Во всяком случае представление о «естественном» разделении мужских и женских обязанностей в семье возникает не только в браке, но присуще уже детям и подросткам. Однако опросы молодых людей скорее показывают, что началось изменение этих представлений. Согласно опросу австрийцев в возрасте от 14 до 24 лет, 82% девушек и 66% юношей считают, что муж должен участвовать в домашнем хозяйстве, если жена работает. Разумеется, опрос отражает позиции респондентов до их вступления в брак. Их фактическое будничное поведение в семье — совсем другое дело. Идеальные представления и повседневная реальность в области домашнего труда часто сильно расходятся друг с другом.

Четкое изменение унаследованного ролевого стереотипа прослеживается в профессиональной ориентации женской части молодежи. Так, к примеру, проведенное в 1982 г. в ФРГ исследование показало, что для девушек от 15 до 19 лет реализация их профессиональных желаний стоит на первом месте, а только затем семья и материнство. Изменение представлений отражает возросший спрос на рабочую силу девушек и женщин. В 70-х и 80-х гг. впервые для большей части девушек и молодых женщин стало возможным рассматривать собственную профессиональную деятельность как существенный элемент планирования жизни, а не считать ее переходной фазой до вступления в брак и рождения детей. Разумеется, большинство опрошенных девушек планирует прервать свою работу на короткое время, чтобы обеспечить уход за детьми («трехфазовая модель»), после чего вновь вернуться к работе, сочетая ее с семейной жизнью.

Все исследования последних лет показали, что распространенность традиционного ролевого стереотипа коррелирует с социальным статусом и уровнем образования. В низших слоях чаще и определеннее придерживаются традиционного образа поведения, чем в средних и высших. Так, например, в рамках проведенного в 1973 г. исследования о наемном труде женщин в ФРГ 13,2% работниц и только 6,8% служащих заявили, что их мужья не одобряют их работу вне дома. С утверждением «Мать должна всегда быть в семье; даже если дети выросли, она находит достаточно удовлетворения в заботах о муже и детях» согласилась при сборе сведений для второго федерального Доклада о семье 1975 г. почти треть выпускниц школы, однако только десятая часть абитуриенток или выпускниц высшей школы. По-видимому, стереотипное представление о ролях полов быстрее ослабевает в высших, более образованных слоях общества.

Без сомнения, требование совместимости наемного труда и материнства является центральным элементом процесса эмансипации женщин в европейских промышленно развитых обществах. При этом, однако, не следует упускать из внимания тот факт, что освобождение женщин от патриархальных структур может произойти только тогда, когда с правом женщины на оплачиваемую работу будет признано и проведено в жизнь также право и практическая возможность ее участия в общественной и политической жизни. Но работа женщин, являющихся матерями и домохозяйками, все еще ведет к перегрузкам, которые делают это невозможным. Эта тройная нагрузка часто ограничивает социальную и политическую активность и тем самым препятствует развитию личности многих женщин, вместо того, чтобы его стимулировать. Это относится в особенности к большинству тех работающих замужних женщин, которые, находясь в группах с низким уровнем оплаты труда, выполняют работу, требующую низкой и средней квалификации. Своими страданиями на работе они компенсируют недостаточный заработок мужей; здесь нельзя говорить об эмансипации как результате участия в работе по найму. Кроме того, наемный труд жен ни в коей мере «автоматически» не увеличивает участия мужей в работе по дому, уходу и воспитанию детей. Поэтому эмансипация женщин путем их вовлечения в наемный труд может быть успешной только тогда, когда изменятся разделение труда в домашнем хозяйстве и семье, условия самого труда в направлении повышения его роли в социальной идентификации и его смысловое назначение.

СЕМЬЯ И СОЦИАЛЬНОЕ НЕРАВЕНСТВО

Выбор брачного партнера, освобожденный от расчетов родительской семьи, хотя и «индивидуализировался» и «персонализировался» , но ни в коей мере не стал независимым от влияния общества, как не прекратилось его воздействие на общество. И в «постиндустриальном» обществе семья является основным агентом образования социальных слоев. Брак и рождение создают действительные в течение десятилетий социальные структуры: они помещают индивидуума на определенное социальное место в обществе. Выбор брачных партнеров следует социальным закономерностям в той мере, в какой они суммой всех заключенных браков порождают относительно стабильные статусные структуры в обществе. Намерению вступить в брак предшествует, по крайней мере у большинства людей в европейских промышленно развитых странах, длительный процесс ориентации и «социокультурной настройки» человека на брак и семью. В этом смысле семья воспроизводит людей, изначально настроенных на то, чтобы основать новую семью (с ростом числа людей, которые выросли не в традиционных семьях, возникающая таким образом «самоочевидность» брака и создания семьи в тенденции ослабляется известным выбором между альтернативами).

Предположительно, выбор партнеров происходит как процесс фильтрации. Сначала определяется категория социально подходящих партнеров. Это происходит почти «незаметно» для человека в социальной среде, где он вращается. Затем происходит специфический выбор из «совокупности» возможных партнеров в соответствии с психологическими, сексуально-эротическими и эстетическими механизмами. В этом аспекте выбор партнера происходит не как однократный акт принятия решения, а как его участие в общественных процессах. Насколько мы знаем, при этом придается большое значение впечатлениям, вынесенным из родной семьи, образованию и ранней профессиональной карьере подростков и молодых людей. Эмпирические исследования, например, показали, что школьные неудачи и досрочный уход из школы, как и разочаровывающий профессиональный опыт первых трудовых лет, стимулировали склонность к ранним и часто недостаточно обдуманным бракам. Более длительное и успешно завершенное школьное образование, напротив, способствует скорее формированию более разнообразных потребностей и ожиданий в дальнейшей жизни, что, по-видимому, должно вести к большей основательности отношений при выборе брачного партнера. Но осознание проблем, уровень которого повышают полученное образование и общественное их обсуждение, способствуют и тому, что именно молодые люди, чье вступление в трудовую жизнь отодвигается более продолжительным образованием, часто ставят под вопрос моногамные и законные браки.

Качество отношений в семье не в последнюю очередь и в значительной мере определяется размером и характером имеющейся в ее распоряжении квартиры. Недостаток жилых помещений, испытываемый низшими слоями, повышает в сравнении с семьями средних и высших слоев потенциал внутрисемейного напряжения, конфликтов и агрессии. Форсированному в большинстве европейских промышленно развитых стран в 60-70-е гг. социальному жилищному строительству не удалось нивелировать эффект неравенства жизненных шансов, который порожден закономерностями капиталистического рынка жилья. Исследования показали, что уровень недостаточной обеспеченности жилыми помещениями в ФРГ возрастает параллельно росту числа детей на семью и снижению семейного дохода. В 1973 г. только 33% семей неквалифицированных рабочих, и в то же время 55% семей простых чиновников и 76% семей лиц, не занятых наемным трудом, имени для каждого ребенка отдельную комнату.

Исторический факт освобождения семьи от производственных функций не должен затмевать того обстоятельства, что мосле исторического отделения работы от семьи профессиональный труд вне дома все равно оказывает существенное влияние на семейную жизнь. Опыт, приобретаемый на работе, а также способ и степень восстановления рабочих сил работающих членов семьи существенно влияют на семейные будни. Они определяют, какие ценности разделяют и сознательно или бессознательно передают детям работающие родители. Социальное неравенство на работе воздействует на семью, принимая вид различий образцов воспитания, стратегий разрешения конфликтов и потребностей в отдыхе. Сегодня доказано, что опыт работы в значительной степени определяет социальные возможности людей, их потребности, предпочтения и принципы. Это, в свою очередь, отражается на процессе семейной социализации и таким образом ведет к сохранению социального неравенства. Одно из характернейших различий вытекает из того, с чем имеют дело на производстве работающие члены семьи — преимущественно с людьми или с вещами и машинами. В противоположность предположениям ранних исследований («теория компенсации») те люди, работа которых характеризуется монотонной, малоинтересной деятельностью, лишь иногда ищут в семейной жизни компенсацию в форме разнообразной и самостоятельно направляемой деятельности. Значительно чаще образец поведения на производстве переносится на досуг. Родители осознают и обобщают усваиваемый ими на работе образец поведения, переносят его на внепрофессиональную сферу, в том числе на семейную жизнь и общение с детьми. Базиль Бернштейн указывал на возможные связи между формами разговорного общения на производстве и языковой социализации в семьях. Другие исследования выявляют связь между впечатлениями, полученными на работе отцами, и видами конфликтов между отцами и детьми в семье. Вероятно также, что воспитание детей работающими матерями находится под влиянием их опыта на работе. Чем жестче их рабочие условия, тем скорее они склоняются к тому, чтобы воспитывать у детей умение приспосабливаться и послушание. В сравнении с домохозяйками работающие женщины требуют от детей как большей приспособляемости, так и более высоких достижений. Возможно, этим они хотят подготовить детей к условиям труда на производстве. Посменная и ночная работа, по-видимому, имеет самые неблагоприятные последствия для семейной жизни, в целом и для отношений между родителями и детьми. Различные исследователи согласны в том, что сменная и ночная работа вносит более всего помех в семейную жизнь; чтобы согласовать ее с ритмом ежедневного семейного воспроизводства и особенно с отношениями между родителями и детьми, требуется готовность к уступкам со стороны всех членов семьи.

О ТЕНДЕНЦИЯХ В «СУПРУЖЕСКОЙ СЕМЬЕ»

То, что все более урбанизирующиеся условия жизни обладают свойством ослаблять социальные связи между поколениями и родственниками, уже отмечалось с односторонне-пессимистической точки зрения традиционной критикой, связанной с изучением больших городов и промышленности. И часто ставят в причинную связь с утверждением об утрате семьей свойственных ей функций. Вместе с ними был будто бы утрачен стабилизирующий эффект так называемой «большой семьи». Под «большой семьей» в основном понимали состоящую из трех поколений семью крестьянина или ремесленника, которую ошибочно считали универсальным типом семьи XVIII-XIX вв. Индустриализация и урбанизация, как гласил этот тезис, обусловливали все более частое отделение супругов и тем самым все более частое образование «малой семьи». Это привело к утрате преемственности, так как «малая семья», в отличие от непрерывно существующих семейных хозяйств крестьян и ремесленников, с достижением детьми взрослого возраста вновь распадается и предстает супружеской парой, т.е. только «остаточной семьей». Этот принятый в старой социологии, восходящий к Эмилю Дюрк-гейму тезис о происходившем в течение века «сжатии» «допромышленной большой семьи» и возникновении индустриальной familie conjugate» («супружеской семьи»), между тем оказался не совсем точным. Историческая демография и исследования семьи показывают, что семьи из трех поколений в большом числе образовались лишь в демографически переходный период конца Х1Х-начала XX вв. вследствие так называемой «аграрной революции» и индустриализации, когда впервые в достаточной мере возросла продолжительность жизни и снизился возраст вступления в брак.

С сокращением крестьянского населения доля семей из тpex поколений вновь начала уменьшаться уже в первой половине XX в. Условия, в которых, например, в межвоенный период и сразу после войны, вместе жили три поколения, воспринимались как стесняющие и ограничивающие. Вопреки схожним предположениям исследователей об их особой стабильности семья из трех поколений крестьян была в высшей степени конфликтной. Ей, однако; в условиях слабого развития товарно-денежных отношений альтернативы не было. В городах семьи из трех поколений чаще всего возникали в кризисные десятилетия между 1910 и 1940 гг. Как правило, это были вынужденные сообщества, необходимые, чтобы пережить времена трудовых миграций, безработицы, жилищной нужды. Как только доходы и рынок жилья позволяли, молодые супружеские пары и семьи стремились возможно раньше покинуть дом, который они делили с родителями и родственниками, и жить своим домом. Сокращение рождаемости и периода воспитания детей, приходящегося на два первых десятилетия брака, привело к тому, что «нуклеарная семья» в так называемой «фазе после родительства» вновь сокращалась до супружеской пары. С этой точки зрения «нуклеарная семья» выглядит в большей степени как переходная стадия, тогда как супружеские отношения характеризуются сравнительным постоянством. Связанная с этим тенденция роста культурной значимости и растущей автономии пары по отношению к семье и родственникам сохранилась и в последние десятилетия.

Анализ состава частных хозяйств показывает, что в 70-е гг. утвердилась тенденция к образованию «малой» или «супружеской семьи» , тогда как число «расширенных семей» (особенно групп из родителей и детей, увеличенных за счет совместно живущих бабушек, дедушек или других родственников) уменьшалось. Если в 1957 г. еще 7% всех семей Западной Германии состояли из трех поколений, то в 1981 г. таковых было только 6%. Средний размер семьи сократился, среди прочего, и вследствие тенденции к образованию малой семьи. Этому соответствуют результаты опросов о предпочтительной форме семьи: большинство австрийцев, например, не хотели бы жить вместе с родителями или родственниками. Родители также часто не хотят жить под одной крышей с женатыми детьми. Они предпочитают возможно более долго жить своим домом. В городских семьях пожилые люди высказывают желание жить со своими детьми только тогда, когда они потеряли супруга или стал необходим посторонний уход за ними. Отсюда можно заключить, что существующие расширенные семейные хозяйства в большинстве своем скорее вынуждены экономической необходимостью, чем основаны на предпочтении членов семей. Совместное хозяйство старых и молодых, как подытожил многочисленные исследования Леопольд Розенмайр, «делится не из-за отрицательного отношения молодого поколения, его сохранения пожилые хотят очень редко, притом значительно реже, чем фактически имеет место». Чем больше возможностей у родителей и их выросших детей жить раздельно, тем быстрее это происходит. И напротив, в маленьких деревнях, где еще сильны религиозные традиции и не хватает жилых помещений (в домах на одну семью, которые часто вместе строили и финансировали родители и дети) имеется общественное и идеологическое давление в пользу совместной жизни трех поколений. Однако было бы неверным из желания поколений вести раздельное хозяйство сделать вывод об ослаблении их человеческих взаимоотношений. Напротив, многое говорит за то, что только возросшая возможность раздельного проживания создает предпосылку для положительной эмоциональной окраски Отношений между родителями и их взрослыми детьми. Все проводившиеся до настоящего времени исследования показывают, что большинство людей, строя отношения между поколениями, склоняются к «сочетанию близости и дистанции».

Более высокий семейных доход, более широкое предложение на рынке жилья, направленное на поддержку семьи государственное перераспределение средств в последние десятилетия, по-видимому, способствовали тому, что молодым супружеским парам и семьям значительно легче удается воплотить в жизнь концепцию «нуклеарной семьи». Кроме того, все меньшее число работающих женщин живет вместе с родственниками и потому, что в 60-70-е гг. резко выросло количество мест в детских учреждениях, которые содержат коммунальные и земельные власти (детские сады и т.п.). Работающим матерям они все чаще заменяют их матерей и свекровей, которые ранее смотрели за детьми.

От четко выраженной тенденции жить «малой семьей» следует отличать вопрос о характере взаимных посещений и оказания помощи. Родственные связи и особенно общение с родной семьей сохраняются и в дальнейшем, но в основном выполняя функции дополнения и поддержки малой семьей. Родственные отношения в общем и целом стали менее обязывающими. В условиях взаимной экономической независимости поколений есть возможность выбора: поддерживать их или дать им угаснуть. В верхней части среднего слоя прежде всего обнаруживается тенденция к большей активности взаимных посещений знакомыми по сравнению с родственными контактами. Это также однозначно говорит в пользу увеличения возможностей выбора. Чаще ищут контакты с теми, с кем есть общие интересы и можно поделиться опытом, чем с теми, с кем имеется «только» генеалогическое родство.

Следует добавить, что речь о тенденции к «супружеской семье» можно вести только тогда, когда рассматривается предпочитаемая форма так называемой «полной» семьи; в целом, в настоящее время гораздо больше выражены, с одной стороны, тенденция к «неполным семьям», в особенности к семьям разведенных и разошедшихся женщин с детьми, и тенденция к добрачной совместной жизни и к схожему с семьей сожительству — с другой.

СОКРАЩЕНИЕ РОЖДАЕМОСТИ

На протяжении XX в. общая тенденция к сокращению рождаемости в первые 60 лет несколько раз испытывала кратковременные колебания, которые имели либо противоположное направление, либо усиливали ее. Эти тенденции в развитии рождаемости в первую очередь отражают реакцию людей на острые угрозы их материальному существованию в фазах экономических кризисов и во время обеих мировых войн, а также выраженный «эффект наверстывания» в фазах экономического роста и общественной стабилизации. Сокращение рождаемости не было ни выражением «культурного декаданса», ни признаком упадка народов, которые его переживали, как многие думали. Оно было запоздавшей реакцией людей на промышленную революцию. Постепенное распространение массового наемного труда, занимавшего место труда в домашнем хозяйстве, развитие средств сообщения и торговли обусловили радикальное изменение форм жизни. С распространением промышленно-городского образа жизни среди постоянно растущей части населения, с созданием развитой системы социального обеспечения дети утратили свое хозяйственное значение.

Если в 1900 г. в среднем женщина в Западной и Центральной Европе имела еще около четырех детей, то к концу 30-х гг. пот показатель упал примерно до 1,5. Многие люди отреагировали на мировой экономический кризис, с учетом тяжелого экономического положения откладывая время вступления в брак и рождения детей. Семейная политика национал-социалистов была попыткой борьбы против низкой брачной активности и нежелания иметь много детей: оказывая помощь семье путем перераспределения средств на государственном уровне, они вели массированную пропаганду семьи и семейной плодовитости. Однако распад общества и высокие военные потери обусловили в конце концов заметный «спад рождаемости». Только во время так называемого послевоенного «бума рождаемости» 60-х гг. число рождений вновь возросло в среднем до 2-3 детей на семью. Демографы и политики удивлялись этому неожиданному буму рождаемости, так как он противоречил общей тенденции к ее сокращению. Сегодня, однако, он представляется не «поворотом тенденции в противоположную сторону», а наивысшей точкой в развитии семьи в европейских индустриальных обществах:

«Для поколения довоенных и послевоенных детей наличие семьи из социальной привилегии превратилось в социальную норму», или, говоря иначе, впервые в годы так называемого «экономического чуда» каждый взрослый и совершеннолетний гражданин получил возможность жениться и иметь детей, не будучи в силу экономических причин вынужденным «откладывать» это решение. Среди родившихся в 1940-1945 гг. вступили в брак 90% и почти столько же обзавелось детьми. Средний брачный возраст упал, как и средний возраст родителей при появлении первого ребенка. Часто первая беременность была поводом к заключению брака: число рожденных вне брака детей сократилось. Никогда прежде в Европе не была так велика доля женатого и имеющего детей населения. Поэтому Патрик Фести назвал 60-е гг. «золотым веком семьи» в Западной и Центральной Европе. Но тем самым была достигнута, как мы теперь знаем, также наивысшая точка развития семьи в европейских индустриальных обществах. С середины 60-х гг. количество заключаемых браков и рождающихся в семье детей вновь сократилось, и из года в год распадалось все большее число браков. Показатели рождаемости (т.е. число родившихся за год детей на тысячу жителей) упали с середины 60-х гг. до конца 70-х гг. в большинстве промышленно развитых стран на 30-40%, а в ФРГ и ГДР даже на 50%. Среднее число детей на одну взрослую женщину сократилось здесь до 1,4. Лишь в немногочисленных индустриализирующихся окраинах Европы (Ирландия, Турция) количество детей продолжало оставаться высоким. Статистическое сокращение рождаемости отражает прежде всего снижение числа детей в семье, т.е. в расчете на женщину и, следовательно, уменьшение семьи, и в меньшей степени тенденцию к полной бездетности. Четверо и более детей в семье были в 70-х гг. в промышленных странах Западной и Центральной Европы редким исключением; число семей с тремя детьми также существенно сократилось. Как следствие, фаза рождений в семейном цикле ограничилась коротким периодом, всегда приходящимся на начало брака. Сокращение числа детей было облегчено эффективными контрацептивами, особенно таблетками. Таблетки были первым действительно эффективным средством предохранения. В них нельзя видеть причину последовавшего за бумом рождаемости в середине 60-х гг. нового ее падения (ошибочно до сих пор называемого «вызванным таблетками надломом» — «пилленкник»), так. как в 1964 г. таблетки принимало лишь незначительное меньшинство женщин, в 1970 г. — только каждая десятая женщина в детородном возрасте.

Если нужны другие доказательства, что разговоры о «пилленкнике» являются по меньшей мере грубым упрощением, то следует вспомнить о сократившемся в 20-30-е гг. наполовину числе родов, когда никаких таблеток или каких-либо аналогичных надежных противозачаточных средств не было. Потребность в ограничении рождаемости основывается в значительной степени на комплексном сочетании объективных и субъективных факторов, которые в неразрывном единстве обусловливают общую тенденцию к «модернизации жизни». Желание все большего числа женщин не прекращать трудовую деятельность, возросшие требования к жилью и качеству досуга, по-видимому, являются важнейшими причинами сокращения рождаемости. Молодые супружеские пары предвидят материальные трудности, связанные с воспитанием детей, усиленным ростом стоимости жилья и временным перерывом в заработках жены. Дети не нужны ни как рабочая сила, ни как гранты обеспечения в старости. Для эмоционального обогащения, которое муж и жена ожидают от своих детей, достаточно уже одного или двух. Все большее число вступающих в Ирак могут представить себе «счастливую жизнь» даже без детей. Жизнь в больших городах предлагает альтернативы традиционному «семейному счастью»: свободное время, потребление и профессиональный успех являются основными компонентами «постиндустриального» стиля жизни, его реализация при наличии детей скорее затрудняется.

Намерение жен ограничить количество родов разделяется, частично по тем же мотивам, мужьями. Исследования показали, что между соответствующими желаниями мужей и жен имеется исключительно близкое согласие. В определенной степени к решению иметь детей в большем числе пар приходят совместно, т.е. соответствующие представления с остальными основными моментами, которые имеют решающее значение уже в фазе выбора партнера.

В то время как количество детей, рожденных в браке, сократилось, почти во всех промышленных странах возросло число внебрачных детей. По мере того, как рождение ребенка вне брака утрачивало черты позора, с 60-х гг. росло число незамужних матерей. Следует помнить и о том, что социальные условия для незамужних матерей изменились решающим образом. Меры семейной и социальной политики во все большей степени облегчают незамужним матерям решение в случае беременности отказаться от «вынужденного брака». Большая часть незамужних матерей живет сегодня в условиях, аналогичных браку, которые позднее часто законным образом регистрируются. Выросло, однако, и число детей, живущих с одним из разведенных родителей. В 1972 г. в ФРГ было 364000 таких детей (2,6%; в 1961 г. — 1,86%). С 1961 г. число распавшихся браков с двумя или тремя детьми составляло треть всех разводов. Уже Федеральный доклад о семье 1975 г. прогнозировал, что число детей, которым предстоит расти в «неполной», согласно традиционным представлениям, семье, будет возрастать и дальше. «Принцип производителя», согласно которому социальными воспитателями должны быть по возможности именно физиологические родители, испытывает возрастающее давление. Все больше детей вырастает с одним из родителей, не являющимся физиологическим отцом или матерью (повторные браки разведенных, совместная жизнь, аналогичная браку и т.п.). Чем чаще нарушается «принцип производителя», тем более он перестает быть нормой. Это в свою очередь благоприятствует дальнейшему увеличению числа тех, кто не находится в браке или разведен, потому что шансы разведенных лиц, имеющих детей, вновь вступить в брак растут. Отношение детей к своим биологическим родителям как к социальным родителям перестает быть само собой разумеющимся, они во все большей степени участвуют в процессах, связанных с обретением нового партнера их физиологическим отцом или матерью. Новейшие данные подтверждают это: все больше детей вырастает только с одним из физиологических родителей. В 1985 г. в ФРГ 12 млн. малолетних детей жили вместе с обоими родителями, 1,3 млн. — с матерями, отцами, отчимами или мачехами, которых принято называть «родителями-одиночками». О том факте, что одинокие отцы или матери часто живут в новых (неузаконенных и потому не отраженных статистикой) отношениях, которые также влияют на жизнь их детей, статистика умалчивает. Служебное понятие «родитель-одиночка» вводит поэтому в заблуждение.

УВЕЛИЧЕНИЕ ЧИСЛА РАЗВОДОВ

Сокращение рождаемости с середины 60-х гг. сопровождалось постоянным ростом числа разводов. В конце 60-х гг. распадались в основном браки, заключенные в годы войны, часто в условиях, когда люди не имели достаточных возможностей узнать друг друга/Многие браки не выдержали чрезвычайных тягот послевоенного времени, долгой разлуки из-за военного плена и т.п. Разводившиеся тогда вскоре вступали в брак снова. Это относится прежде всего к мужчинам, которые из-за большого числа погибших были «дефицитным товаром» на брачном рынке. В 50-е гг. процент разводов уменьшился. Около 1960 г. в наивысшей точке процесса укрепления семьи, пока продолжался брачный бум, процент разводов был низким. Затем с начала 60-х гг. число вступлений в брак постепенно снижалось, а количество разводов скачкообразно росло. В настоящее время в ФРГ, Австрии и Швейцарии почти каждый третий брак распадается. В больших городах это уже почти каждый второй. Таким образом, процент разводов почти в два раза выше, чем в 1962 г. Наиболее высокий показатель разводов в Европе имеют в настоящее время Швеция и Дания (около 45%). В Англии сегодня распадаются четыре из каждых десяти заключенных браков (39% разводов). Ожидать стагнации или обратной тенденции вряд ли следует.

С ростом числа разводов склонность к заключению брака во всех западных промышленно развитых странах уменьшалась. В ФРГ число заключенных на 1000 жителей браков сократилось с 9,4 (1960 г.) до 5,9 (1982 г.), хотя в этот период достигли брачного возраста люди из когорт с высокой рождаемостью. Вероятность того, что молодой неженатый человек когда-либо вступит в брак, еще в 1965 г. в большинстве европейских стран составляла около 90%, а между 1970 и 1980 гг. упала в Австрии до 70%, в ФРГ, Швейцарии и Дании — почти до60%.

При ответе на вопрос о причинах этой тенденции в первую очередь нужно говорить о двух факторах долгосрочного исторического значения: увеличение продолжительности брака и повышение экономических возможностей для его расторжения. Средняя продолжительность брака за сто лет удвоилась. Пара, вступившая в брак в 1870 г., жила вместе в среднем 23,4 года, в 1900 г! — 28,2, в 1930 г. — 36, в 1970 г. — уже 43 года, если она не распадалась раньше.

Столь продолжительный брак увеличил вероятность возникновения более частых и качественно иных конфликтов. Кроме того, надежды, которые возлагают люди на семью и брак, вышли за пределы прагматического обеспечения выживания и расширились до ожидания всеобъемлющего счастья.

Снижение прочности брака имеет прежде всего экономические и связанные с ними психологические причины. Все меньшее число людей живет и работает в условиях сельскохозяйственного или ремесленного производства, где совместное владение средствами производства вынуждает их сохранять несчастливо сложившийся брак. Те группы, к которым это не относится, а именно крестьяне и лица, занимающиеся самостоятельными промыслами, показывают значительно более низкий процент разводов. Крестьяне и крестьянки практически никогда не разводятся. Чем меньше супруги в своей экономической и социальной жизни связаны друг с другом, тем скорее они могут поставить вопрос о разводе в Случае несчастливо сложившегося брака. Поэтому работа жен повышает в проблемных браках готовность и экономическую возможность к разделу или разводу. Горожанки со средним школьным или среднетехническим образованием, находящиеся в должности служащих, разводятся чаще всего; самый низкий процент разводов у неработающих женщин. Наконец, снижающееся или застывшее на низком уровне среднее количество детей на одну семью увеличивает готовность к разводам, так как наличие детей у пары уменьшает как их субъективное желание, так и экономическую возможность развода. Другими факторами повышения готовности к разводам являются сокращение браков, заключенных по религиозному обряду, рост урбанизации и региональной мобильности, перемены в роли женщины и дальнейшая «индивидуализация» жизненной концепции.

В той же степени, в какой все более широкие слои населения кладут в основу брака в первую очередь не экономическую необходимость, а личные отношения любви супругов, должно быть либерализовано и общее отношение к расторжению браков, а также и правовые нормы, регулирующие развод. Когда любовь становилась решающим мотивом при выборе партнера, постепенно распространилось убеждение, что брак перестает быть браком, «если в нем больше нет любви». Надежды людей найти в браке «большое счастье» скорее возросли вопреки всем симптомам кризиса. Не в последнюю очередь это результат раздутой средствами массовой информации дискуссии о возможностях и пределах «личного счастья», «романтической» любви, свободной от материального давления. Тем самым были развиты потребности в эмоциональной защищенности, сексуальном счастье и преисполненном любовью общении в супружестве, обеспечить удовлетворение которых можно в несравнимо меньшей степени, чем надежды крестьян, ремесленников и бюргеров предыдущих поколений, которые во всяком случае видели основу брака в «прагматической» любви, совместном жизнеобеспечении, гарантиях имущества и статуса. Широкая пропаганда романтической любви как единственного «законного» мотива брака скрывает тот факт, что эта романтическая любовь, как правило, длится только какое-то определенное время. Она недостаточно прочна для концепции брака, заключаемого до конца дней.

Брак не является в первую очередь сексуально-эротическим институтом. Требуемая стабильность достигается не выбором объекта для непрочных человеческих сексуальных отношений и эротики, а следует из необходимости обеспечить социализацию детей и экономическое существование. Общие дети, жилье, доходы, совместное владение различными предметами пользования и не в последнюю очередь незнание процедур развода вынуждают людей примиряться с противоречиями «романтической любви» и моногамного брака, проявляя личную сдержанность и дисциплину. Остается надеяться, что «романтическая любовь» в браке превратится в «прагматическую любовь» или «дружбу». Эти надежды, однако, часто не оправдываются, что доказывают цифры разводов. Даже тогда, когда удается трансформировать отношения «медового месяца» в союз спутников жизни, брак остается в значительной степени под угрозой. Постепенно накапливающийся недостаток эмоциональной поддержки, сексуального удовлетворения и нежности в отношениях супруги видят особенно ясно на фоне перманентной демонстрации привлекательных примеров «романтической любви». Повышение независимости личности и признание ее эмоциональных, социальных и сексуальных желаний имеет свою цену: чем сильнее супружеская пара ориентируется на идеал «любящей пары», тем чаще она распадается из-за конкуренции новой «романтической любви».

Для целей обзора исторического развития семьи слишком сложен вопрос о значении постоянного роста в течение двух последних десятилетий процента разводов. Характеризует ли он кризисное состояние брака и тем самым усиление угроз существованию семьи или же он относится скорее к уровню расторжимости несчастных браков? Для нас важно то, что развод является конечным пунктом кризисного развития отношений пары. Ему обычно предшествует длительный процесс разлада отношений. Какое число «несложившихся» браков в конце концов распадается, зависит от множества личных и общественных факторов. По всей вероятности, судя по возросшим потребностям, в течение двух последних десятилетий «расстраивается» все больше браков и все больше людей готовы признаться самим себе и своему окружению, что они считают брак распавшимся, ибо общественное осуждение разведенных резко идет на спад. Создается впечатление, что в широких кругах, населения снизилась готовность принимать брак, из которого «ушла любовь», или слишком конфликтный брак. С ростом числа разведенных общественное сопротивление разводам падает. Чем больше разведенных живет в обществе, тем скорее желающие развестись и разведенные могут рассчитывать на понимание своих проблем. Реакция социального окружения на развод является существенным фактором принятия решения супругами.

Проведенное в Австрии исследование обнаружило, что расторжение «расшатавшегося» брака в целом одобряется, если в доме нет детей. Две трети опрошенных все же высказывались за то, чтобы сохранять идущий к распаду брак «ради детей». Это доказывает, что задача социализации субъективно также находится в центре семейной жизни. Распространенное мнение, что в принципе супруги не должны разводиться, если в семье есть дети, все-таки упускает из вида тот вопрос, на который можно ответить только индивидуально: от чего дети страдают больше — от продолжающегося «супружеского

спора» родителей или от их развода. Разводы конфликтующих пар одобряются тем больше, чем моложе человек и чем в более городском окружении он живет. Люди с более низким уровнем образования развод как норму скорее отвергают. Развод является признаком городского образа жизни. В сравнимых профессиональных группах частота разводов в городах в два-четыре раза выше, чем на селе. Женщины в большей степени одобряют разводы, чем мужчины. Это удивляет, учитывая связанное с разводом ухудшение их экономического положения. С другой стороны, объяснение в том, что женщины тяжелее переносят конфликтность супружеской и семейной жизни. К тому же в случае развода женщины имеют с психологической и социальной точек зрения то преимущество, что дети в основном остаются с ними. Это обычно дает им эмоциональную поддержку. В то же время маленькие дети часто осложняют матери попытку вступить в новые отношения. В большинстве случаев инициаторами разводов выступают женщины, хотя мужчины являются «истинными проводниками» разводов и первыми пытаются разорвать неудачно сложившиеся отношения. В целом представляется, что женщины предъявляют к браку и семье более высокие требования, чем мужчины, они также чаще высказывают недовольство по поводу своих браков.

Исходя из той точки зрения, что развод является результатом процесса, часто растягивающегося на годы, представляется интересным вопрос, какие факторы играют в нем роль. Статистически первое учащение разводов наблюдается вскоре после свадьбы, когда обычно еще нет детей. Представляется, что речь идет о раннем исправлении «ошибки», допущенной при выборе партнера, а чаще, пожалуй, о трудностях адаптации к образу жизни супруга. В период рождения и ухода за маленькими детьми разводы возникают значительно реже. Но в это время часто намечается кризис в отношениях пары. Многочисленные исследования показывают, что после рождения первого ребенка наступает в тенденции снижение субъективного удовлетворения браком, и притом в сравнимой степени у мужчины и женщины. Супруги имеют меньше времени друг для друга, у них становится меньше общих друзей и знакомых, чем раньше. Молодые матери завязывают новые контакты с другими матерями, в которых мужья большей частью не участвуют. Молодые матери часто чувствуют себя одинокими и покинутыми вследствие выпадения из связанной с профессией социальной системы, многим не хватает чувства независимости. С другой стороны, родственные контакты (прежде всего с родными семьями мужа и жены) в этой фазе вновь учащаются, что скорее благоприятствует ориентации на традиционные отношения между супругами и между родителями и детьми. Часто требования совместной ответственности за домашнее хозяйство, выдержанные в духе эмансипации, предъявляются только до рождения первого ребенка, а затем они входят в русло традиционных моделей разделения труда или совсем прекращаются. Поэтому именно молодые женщины испытывают болезненное расхождение между желаемым идеалом супружеской и семейной жизни и наличной повседневностью. Их надежды на «партнерский брак» не сбываются. Когда младшему ребенку исполняется 6-14 лет, постепенно становится возможным разгрузить родителей от интенсивного ухода за детьми и в конфликтных браках вновь повышается готовность к разводу.

Итак, открытому проявлению супружеского кризиса предшествует, как правило, скрытый подготовительный период, который частью не осознается участниками. В большинстве случаев это медленный, затрагивающий обоих супругов процесс деградации брака. Одно французское исследование также показало, что разводу зачастую предшествуют неоднократные попытки разойтись. Прежде всего из-за детей или по финансовым соображениям супруги все время откладывают решение о разводе. Наконец, когда вырастут дети, улучшится финансовое положение или усилится процесс деградации брака, они приводят его в исполнение. При этом готовность принять во внимание развод существенно зависит от социального статуса супругов: в браках, где женщины работают, разговоры о разводе заводят чаще. Профессиональная деятельность женщин как таковая не повышает степень риска. I ^против, эмпирические исследования показали более высокую степень удовлетворения в парах, где женщина имеет «независимую» сферу труда и жизни, с которой связан круг в знакомых и друзей. Следует, однако, допустить, что финансовая независимость работающих женщин (особенно в средних и высших слоях) способствуют тому, что конфликты в браке чаще доводятся до конца и при недовольстве браком чаще ставится на обсуждение возможность развода. Самую низкую готовность довести дело до развода, напротив, проявляют жители аграрных районов, неработающие женщины, а также представители групп населения с самым низким уровнем доходов. Развод означает для них большей частью жизнь за пределами прожиточного минимума.

В целом из представленных здесь вкратце данных социальных исследований о «характере процесса» развода и соответственно предшествующего ему периода можно сделать вывод, что решение о разводе обычно принимается не поспешно и безответственно быстро, как зачастую утверждают противники разводов. Постоянно используемый аргумент, что разводы нарушают право детей на спокойную семейную социализацию, соответствуют истине, с одной стороны, прежде всего в том смысле, что многие раздельно живущие или разведенные родители даже после развода «переносят» свои конфликты «на детей». С другой стороны, при этом упускается общественный аспект проблемы: в промышленных обществах важнейшая функция семьи — социализация будущих поколений — обеспечивается только при условии, что родительская пара живет в достаточно гармоничных отношениях. Разводы не являются «патологическим» явлением современных обществ: они в положительном смысле функциональны, если удается остановить разрушительные кризисные тенденции в отношениях двух людей путем изменения их жизненного положения и вернуть им после довольно длительных коллизий, связанных с разводом, как личную способность радоваться жизни, так и готовность по мере своих сил и умений участвовать в жизни общества. В любом случае не следует упускать из вида, что женщины в случае развода часто оказываются обделенными, так как им приходится сочетать в большей частью ухудшившихся экономических условиях домашний труд, уход за детьми и часто также работу. Их практическая возможность найти нового партнера обычно ограничена, как и психологическая готовность решиться на новые любовные отношения.

Некоторые специалисты в области социологии семьи считают, что тенденция к увеличению числа разводов, взятая сама по себе, не внушает опасения до тех пор, пока большая часть разведенных заключает новые браки. Развод представляет собой в принципе, только косвенный комплимент идеалу современного брака и в равной степени свидетельство его трудностей». Такие утверждения показывают, что многократно декларированное старшими поколениями социологов, развивавших пессимистические культурологические концепции, осуждение разводов ныне, в свете самых последних тенденций, не разделяется. С другой стороны, не следует затушевывать ради элегантной социологической формулировки те несчастья, которые связаны с разводом супружеской пары, ее распадом и их последствиями, в современных социокультурных и экономических условиях. Наивно было бы надеяться, что расторжение брака/порождавшего страдания, агрессию, страсть к господству и подчинению, даст только освобождение и не нанесет никакого ущерба. Цифры разводов и без того показывают только вершину айсберга. Вместе с разведенными по закону следует предположить наличие, во-первых, значительного количества пар, разошедшихся фактически, во-вторых, неизвестного количества несчастных, но из-за детей или по экономическим соображениям или общественным мотивам не распавшихся браков. К тому же подкрепляющие это суждение наблюдения относятся к 40-60-м гг., когда большинство разведенных стремилось к вступлению в брак, и сегодня, по крайней мере как общее правило, не подтверждаются. Число вновь вступающих в брак в большинстве стран не растет и не снижается, тогда как число разводов увеличивается. В 1950 г. Пол X. Лэндис, учитывая высокий процент повторных браков, ввел термин «sequential marriage», имея в виду последовательную полигамию мужчин и женщин. Как представляется, социокультурное давление, которому раньше подвергались разведенные и которое часто вело к скорым повторным бракам, сегодня ослабло.

АЛЬТЕРНАТИВЫ БРАКУ И СЕМЬЕ

Меньшинство, скептически относящееся к институту брака, численно растет. Проведенный в 1978 г. в ФРГ опрос показал, что примерно 18% всех неженатых лиц кажется привлекательным остаться «в принципе самостоятельными и независимыми». В 1981 г. в рамках одного из исследований молодежи 13% молодых респондентов ответили, что не хотят жениться, а 7% не хотели иметь детей. С тех пор, по-видимому, скепсис вырос еще больше. Предположительно, главным образом он порожден опытом молодых, вынесенным из родных семей и наблюдений за супружескими проблемами родителей. Это повышает их готовность в своей собственной жизни искать альтернативные формы ее устройства.

Параллельно сокращению числа заключаемых браков распространились, прежде всего на Севере Европы, в Швеции и Дании, а в 70-е гг. и в государствах Центральной и Западной Европы, формы совместного сожительства, аналогичные браку. Все больше людей предпочитает не вступать в брак в самом начале своих отношений или вообще не вступать в брак. Эта изменившаяся позиция имеет в значительной мере отношение к изменению социокультурного характера феномена «молодежи». Классическая фаза молодости между наступлением половой зрелости и полной социально-экономической зрелостью (часто связанной с браком), теперь изменилась. Молодые люди, прежде всего средних и высших социальных слоев, достигают социокультурной зрелости задолго до того, как обретают экономическую независимость от родителей. С одной стороны, вступление в трудовую жизнь у молодых отодвинулось из-за удлинения срока школьного и университетского образования (и часто следующей за ним фазы безработицы). С другой стороны, в более раннем возрасте «предпочтение» отдается возможности действовать и потреблять. «Постиндустриальное» общество благоприятствует раннему наступлению совершеннолетия — прежде всего в области потребления, а также в социальных и сексуальных отношениях, и отсрочивает наступление экономической самостоятельности (как у работающих взрослых). Молодые, еще не став производителями, уже являются потребителями.

Компетентное участие молодых в потреблении делает их более зрелыми с социокультурной точки зрения, чем это было у предыдущих поколений. Фаза зрелых лет (несколько нечетко называемая «постмолодежной» фазой) определяется, с одной стороны, более высокой готовностью кжизненным экспериментам, с другой — ограниченной экономической независимостью. Формулируя более точно: молодые остаются экономически полностью или частично зависимы от родителей, но ведут себя, по-видимому, независимее от нормативных представлений последних, особенно в социосексуальной сфере.

Отсюда следуют конфликты между поколениями, даже при том, что большая часть родителей становится терпимее. Поэтому часто постмолодежная фаза проходит вне родительского дома, молодежь заявляет об исторически новом «праве отказа» от родителей. Когда юноша или девушка в определенном возрасте говорят: «Я сыт по горло и хочу от вас уехать», то это является ситуацией, становящейся в последние годы все более возможной. Родительский дом не подходит для экспериментирования. Перед молодым человеком стоит вопрос, как он будет жить за его стенами. Если в 60-е гг., в наивысший момент глобальной тенденции укрепления семьи, все больше молодых «бежало» в брак (ранние браки), то с тех пор в молодежной среде утверждается все более выжидательная позиция по отношению к браку и семье. Концепция «буржуазного брака» представляется в эти годы слишком тяжеловесной и обзывающей. «Браки без свидетельства о браке», «жилые сообщества» и самостоятельная одинокая жизнь являются развившимися к настоящему времени альтернативами. По-видимому, они предлагают лучшие возможности для познания жизни и облегчают разрыв сложившихся отношений.

Неженатые пары. В Дании и Швеции уже в середине 70-х гг. примерно 30% незамужних женщин в возрасте от 20 до 24 лет жили вместе с мужчинами. Поэтому небрачный союз в этой возрастной группе встречается чаще, чем формальный брак. В большинстве других европейских стран в этот же период только 10-12% в этой возрастной группе находились в сожительстве, но в дальнейшем число неженатых живущих совместно пар здесь также возросло. Это относится прежде всего к большим городам и их окрестностям: в Париже в 1980 г. менее половины всех живущих вместе гетеросексуальных пар (с мужчинами в возрасте 25 лет и меньше) состояли в зарегистрированном браке, среди пар с мужчинами в возрасте 35 лет и ниже, если они не имели детей, только около половины были расписаны. В ФРГ в 1985 г. примерно около миллиона пар вели так называемую «несупружескую семейную жизнь». Их можно соотнести примерно с 15 миллионами супружеских пар с детьми или без них.

Является ли часто встречающееся совместное сожительство только предварительной стадией к последующему браку («пробный брак»), или мы имеем дело с исторической альтернативой браку? Предварительно и не совсем уверенно я бы ответил: верно и то, и другое. Совместная жизнь в «пробном браке» в целом длится сравнительно недолго брак или заключается, или прерываются отношения. В то же время увеличивается число случаев совместного сожительства, которое отличается от брака только отсутствием правового оформления. Если в пробных браках пары стремятся избежать зачатий, то в аналогичных браку длительных отношениях рождение детей часто приветствуется.

Между тем общественное приятие «пробных браков» значительно выше, чем длительного сожительства. Формы совместного долговременного сожительства, аналогичного браку, по всей видимости, распространились прежде всего в тех странах, где уже была распространена практика пробных браков. Нормативная действенность законных браков отступает, так сказать, шаг за шагом. В Швеции добрачное совместное сожительство является уже признанным социальным институтом. Почти все супружеские пары перед браком жили некоторое время вместе. Женятся только по традиции. С браком ни в коей мере не связывают общественную санкцию на сексуальные отношения пары. Брак потерял значение узаконивающего сексуальные отношения пары акта. Аналогичная ситуация в Дании. Здесь совместному проживанию спустя некоторое время также придается законный характер путем заключения брака. Большая часть незамужних женщин с одним ребенком выходит замуж перед рождением второго.

Основная масса внебрачных первых родов приходится на женщин, которые живут в аналогичных браку союзах. Более 98% этих женщин все-таки выходят замуж, когда ребенок подрастает. Часть женщин последовательно вступает в несколько неоформленных браком союзов. При этом «пробный брак» практически переходит в «последовательную полигамию», что, однако, не исключает некоторых надежд на более длительные отношения.

«Экспериментальные» формы жизни требуют более высокого уровня рефлексии и способности к общению, а также не в последнюю очередь сил, позволяющих противостоять давлению общественных норм. По этой причине их распространение не может не зависеть от социальной принадлежности и уровня образования. Известно, что во Франции аналогичные браку формы сожительства чаще встречаются в более высоких социальных слоях, чем в низших. Правда, большей частью они представляют там кратковременную фазу, предшествующую браку. Средняя продолжительность «сожительства» составляла в конце 70-х гг. у 18-21-летних 1,3 года,, у 22-25-летних — 2 года и у 26-29-летних — 2,7 лет. В середине 70-х гг. во Франции, как и в Австрии, примерно половина всех супружеских пар некоторое время до свадьбы жили вместе. В ФРГ примерно треть всех вступивших в брак супружеских пар «опробовали» свою способность жить вместе, пока не начали доверять друг другу. С тех пор число таких «пробных браков», по-видимому, значительно возросло. Опросы в Австрии показали, что совместная жизнь без свидетельства о браке как «пробный брак» признается в широких кругах населения. Однако, судя по всему, большинство населения (еще?) отклоняет окончательную замену брака «свободным сожительством». Вероятно, это едва ли обосновывается теперь сексуально-этическими аргументами, а, скорее, исключительно интересами возможных детей.

Одинокие. Со времен Второй мировой войны число живущих обособленно лиц резко возросло. В 1950 г. в ФРГ каждое пятое домохозяйство состояло только из одного лица (19,4%); в 1982 г.— почти каждое третье (31,3%), в крупных городах с числом жителей свыше 100 000 — уже почти каждое второе хозяйство. В Берлине в 1982 г. более половины всех домохозяйств вели одинокие люди (52,3%), в Гамбурге в том же году их было 40,6%. Во всех взятых вместе городских регионах, т.е. исключая сельскую местность, 31,3% западногерманских граждан жили в хозяйствах, состоящих из одного лица. В Австрии их было в 1984 г. 27%. В это же время в ФРГ имелось примерно 8 млн. хозяйств одиноких лиц. Что стоит за этими цифрами?

Жить одному — это исторически новый феномен. Тот, кто перед Второй мировой войной был неженат, вдов или разведен, как правило, жил в многолюдных семьях (у родителей, родственников и т.п.). Произошедшая резкая перемена проявилась особенно ярко в больших городах. Увеличивающаяся доля одиноких людей в ФРГ включает в себя наряду с более чем 3 млн. вдов (40,7% всех одиноких) растущий процент живущих обособленно лиц молодого и среднего возраста¹.. Наряду с 1,5 млн. незамужних женщин и 1,4 млн. неженатых мужчин в 1982 г. вели самостоятельное хозяйство также 1,3 млн. разведенных юридически или фактически лиц. Все больше мужчин и женщин в «подходящем для брака» возрасте решались жить одиноко: в 1982 г. не менее чем 1,1 из 7,5 млн. хозяйств велись одинокими мужчинами в возрасте от 25 до 45 лет. Эти люди приняли по различным причинам решение жить одни; с точки зрения социальной инфраструктуры это становится возможным благодаря развитой сети услуг и технической помощи в больших городах. Однако об отношениях одиночек статистика не знает ничего.

Большинство состоит, по-видимому, в более или менее длительных отношениях с кем-либо. Многие проводят часть времени с партнерами, не отказываясь от собственной квартиры. Это повышает личную независимость и освобождает отношения от последствий неравномерного распределения работ по хозяйству между мужчиной и женщиной. Минимальное экономическое давление в пользу сохранения отношений и то обстоятельство, что одинокие люди выполняют работы по дому самостоятельно, если только не предположить, что они приносят грязное белье матерям или подругам, создают простор для преодоления патриархальных структур.

Жилые сообщества. Критика социальных функций семьи, связанных не только с воспроизводством рабочей силы и обеспечением целостности общества, но и со стабилизацией существующих отношений господства, в начале 70-х гг. породила попытки противопоставить ей альтернатив